Последний осколок Ты сидишь поглощённая мыслями о своём любимом. Ты ждёшь когда он придёт. Осталось всего пара часиков и он появится. Вдруг стук в дверь. Открываешь. – Бог мой! Ураган мыслей вперемешку с воспоминаниями затуманивает твои глаза, осколки разбитого сердца ранят веки. Придя в себя, быстро захлопнешь дверь, будто бы ОН мог ворваться и убить тебя. А ведь именно так и могло быть. Сядешь на диван. Не спеша поднесёшь к лицу подушку, а потом прижмёшь её к себе, как когда-то прижимала ЕГО и заплачешь. Тихо, чтобы никто не услышал, чтобы никто не понял, что ОН вернулся. Тогда ты шла по улице, была чудесная погода и ты была чудесна. Он шёл на встречу. Ты подумала, было, что где-то его уже видела, как он с молниеносной быстротой достал непонятно откуда прекрасный цветок ириса и поднёс к твоему лицу. Ты вопросительно взглянула ему в глаза. – Я Лёша, а ты Олеся. Наши имена даже созвучны! Может, прогуляемся? И вы гуляли до самой ночи, говорили о смысле жизни, говорили о том, как искали Любовь. Как искали ответы на свои вопросы в книгах по философии и психологии. Как выбегали на улицу ночью и бегом бежали к набережной, чтобы увидеть рассвет. Как… На прощание он сказал, что зайдёт завтра. Ты ждала день, ждала второй, ждала третий, а потом просто поняла, что ты ждала его всю жизнь. Он не зашёл. Не позвонил. Ты каждый день умывалась слезами и завтракала мыслями о нём. Ты похудела. Стала забывать кто ты и зачем ты на этом свете. Ты стала другой. Прошло чуть меньше года, прежде чем он позвонил. Ты онемела от радости и испуга от воспоминаний о разбитом сердце, но тот, последний, осколок, который всё ещё его любил, заставил тебя всё-таки ответить. Он извинился. Сказал, что «так было надо» и предложил встретиться завтра. Ты согласилась. Вы встретились. Вы были счастлива как и тогда, при первой встрече, будто бы этого года вовсе и не было. Глубокой ночью вы оказались около твоего дома. На прощание он сказал, что завтра он зайдёт. Ты испугалась. Ты боялась ещё год жить одним осколком, ты боялась, что он даст трещину и… Ты пригласила его к себе. Проснувшись, ты поняла, что ушёл навсегда. Ты отнеслась к этому как к должному, потому что знала, что счастья нет и любовь это лишь кротчайшие мгновения от встречи до встречи. Ты начала новую жизнь. Новую жизнь построенную на том, что ты знала истину, ты знала ответ на тот вопрос. Ты знала, что такое любовь. Ты знала, что в твоей жизни её больше не будет. Ты знала, что он ушёл на всегда. Ты начала встречаться с молодым человеком, да, ты его не любила, но он… Он любил тебя, он ждал тебя из года в год, он искал тебя в каждом проходящем лице. Ты была его. И лишь, иногда, закрыв на все замки глаза и потеряв сознание, ты вспоминала о НЁМ. О том, которого ждала. Ждала всю жизнь и, которого, потеряла навсегда
Мы зашли в переход. Всё в нём было знакомо: все лица, все ларьки и всё их содержимое. С явным недовольством от этого мы взяли по пивку и уселись у стены покурить – на улице не май месяц. Прошёл час прежде чем появилось новое лицо: это была девушка, невысокого роста с гитарой, впрочем, ни чем не примечательная. Она встала недалеко от нас и начала петь романсы подыгрывая своему божественному голосу на гитаре. Я сидела уже одна, мысли мои были о ней. Её музыка призывала жить, призывала плакать, все посетители перехода невольно стали рабами этой ничем не выделяющейся из толпы девушки. В один момент я поймала на себе её взгляд, она мне улыбнулась. – я думала это небеса шутят надо мной, но нет, это была правда. Я сидела и думала, что она воистину прекрасна и, что именно так должны выглядеть идеалы – неброские, можно сказать просто серые, абсолютно не обращающие на себя внимание, но стоит ими заинтересоваться, как ты поймёшь насколько они феноменальны, насколько глубок и чист их внутренний мир. Мысль мою оборвал друг, вернувшийся из ларька. Он протянул очередную бутылку пива и предложил пойти отсюда. Мне казалось, что я одна понимаю всю прелесть этой девушки, что я одна понимаю её. Её глаза словно переполнялись несбывшимися мечтами, словно она сожалела о многом, чего не сделала. Она смотрела слегка их приоткрыв и улыбнувшись каждому прохожему, указывала взглядом на чехол от гитары, куда ей бросали деньги. Такая красота и в таком месте подумала тогда я. Я знала этот переход с раннего детства, знала, что там никого кроме сброда пьяных панков не встретишь. А тут… Такая девушка, такой голос, такие глаза, такая улыбка… Это заставляло крайне жалеть и её и вообще весь мир. Ведь нам всегда бывает больно, когда мы видим что-то непорочно чистое, затянутое петлёй разврата и умирающее от этого. Такие же чувства испытывала и я, но друг снова толкнул меня и показал на часы: «Нам пора». Я встала, и не отрывая глаз от своей певицы направилась к входу в метро. Через месяц я снова оказалась в том переходе, я снова встретила её. Она уже казалась такой же бродягой, какие тут проводят время. Она уже не была чистой и над головой её уже не было нимба. Я прошла мимо , не посмотрев в её уставшие глаза и не пытаясь понять, что с ней случилось. Я просто прошла мимо – она уже была крепко стянута петлёй, её уже было не спасти…
Волк (рассказ про меня, да и просто о смысле жизни)
И вот ты в очередной раз несёшься за своей целью, несёшься по непроглядной тьме, сквозь все ветки, прутики и кусты, что лежат на твоём пути. Потом споткнёшься, словно по привычке, но не оттого, что преграда тебе не по силам, а оттого что поймёшь, что эта «цель» тебе вовсе не нужна. Если быть ещё более точным, то она нужна дабы выжило твой бренное тело, чтобы не нарушалась психика и прочие факторы твоего организма, а ведь на самом деле тебе искренне жаль и поломанные прутики и убитого зайца. И остановишься в последней стадии иступления – что же делать? Или выживать, или не нарушать покой своей чести. Повернёшься и медленно пойдёшь на ближайший холм, повыть на луну – святое дело. И вот сидишь и смотришь – а там, на небе, падают звёзды, падают из бесконечности в бесконечность. А приведите мне пример бесконечности? Ах, кому же я это говорю, кроме меня в этой чаще давным-давно никого нету. Я всех прогнал. Как бы я хотел сейчас всплакнуть, всплакнуть как плачут люди, чаще всего искренние и безумно добрые, а главное отзывчивые люди. Но не могу, увы, природа не позволит нарушить её закон. А зачем придумали законы? Почему одинокий волк не может поплакать?… Так много почему… Даже в моём маленьком лесу. Мой лес – это всё что у меня осталось. Он маленький, но уютный, а главное я в нём уверен. Он меня никогда не придаст и никогда не прогонет. Я всегда смогу прийти к нему на холмик и тихонечко посмотреть на луну, а может и повыть, а когда-нибудь… когда-нибудь, я, наверное, здесь, на этом самом холму, смогу и поплакать. Ко мне в гости иногда приходят люди, они приходят с гитарами, разжигают костёр из обломков моих «преград» выпивают для поднятия настроения и начинаю петь песни. Песни, которые затрагивают мою потрёпанную душу, затрагивают её так сильно, что я начинаю бояться и убегаю прочь. Они наверняка не догадываются, что кого-то сильно затронули этими «пьяными выходками», но… Но знали бы они как мне больно когда я понимаю, что то единственное чем я дорожу, мой лес, что его могут у меня отобрать, что его берут в аренду , иногда… В такие минуты я сам на себя не похож. Я убегаю прочь из леса, я боюсь каждой травинки и даже пробегающей мимо добычи боюсь. Но никто этого не знает. И по закону природы я не могу этого сказать. А потом, потом когда они уйдут, прибегаешь на то место, начинаешь растаскивать брёвна по их исходным положениям, доедаешь и допиваешь всё, что осталось после них и... и снова бежишь за своей новой целью, потом останавливаешься… и так всегда. Жизнь. Вы знаете, жизнь меня пугает, хотя я хищник, хотя я силён, но в этом моя слабость. Если я не хочу цбивать безобидных – но я ведь должен как-то питаться?… Тяжело быть обычным серым волком. Тяжело просто жить по законам, которые нарушить не можешь, а ещё тяжелее сохранить свою честь не тронутой и не убежать навсегда из своего маленького леса.
А ночью с потолка шёл снег. Я верила в него. Училась верить, а не видеть. Каждое утро я просыпалась в обнимку со стеной. Мне было глупо и смешно, и смех скатывался с губ кисло – красными капельками. А потом шёл ты. Смешивал голые ноги с асфальтом и внутри меня расцветали цветы мать – и – мачехи. Ты их не видишь. Но ты поверь в них, и тогда мои цветы станут твоими цветами. А потом я зашла в автобус. Вены зацвели маленькими зелёными листьями. Чьё – то спёртое дыхание сорвало рукава с моих рук и листьев. Затхлым ветром унесло далеко – далеко в лес и никто никогда не найдёт их. И ты увидишь листья вокруг моих рук. Не смотри. Ты лучше поверь в них. И тогда мои листья станут твоими листьями. Не бойся ходить босиком по лужам. Даже если там стекло, ты просто поверь, что это стекло продолжение твоей воды. Не бойся брать меня за руку. Если ты вдруг не найдёшь меня, просто посмотри туда, где воздух. И я буду с тобой. А лучше просто поверь, что я всегда с тобой. Не бойся. Не бойся верить, а не видеть.
Петя гулял в лесу и нашел под кустом ежика. Он принес его домой и ежик стал жить у Пети. Днем ежик спал, а ночью смешно топал по квартире. Он любил пить молоко и грызть соленые орешки. Петины друзья и одноклассники заходили посмотреть на ежика. Он им тоже очень нравился. Летом петина семья поехала на дачу. Ежика тоже взяли с собой. Hа даче ежик стал жить в саду. Там он охотился на гусениц, жуков и червяков. Ежик приносил пользу саду и огороду, там перестали водиться кроты. Еще ежик очень любил купаться в тазу с водой. При этом он смешно фырчал и плескался. К концу лета у ежика выросли очень длинные колючки, лапки покрылись чешуйками. Еще у ежика выросли два рога, один спереди, другой сзади. Глаза стали очень большые и фасетчатые. Ежик больше не купался в тазу с водой. И тогда все поняли, что Петя принес из лесу не ежика, а ~ знает что.
-------- ИМХО, дивный рассказ. Надеюсь, я подняла Вам настроение. Таня Сертун. Ветеран Броуновского движения.
Сила всегда сменяется слабостью. Смех - слезами. Всё слишком просто, и всё можно предугадать.
Я только что проснулся. Просмотрел пару бумаг, зашёл в интернет - работа всё-таки. Что за работа? Скорее самоутверждение. А она не спала всю ночь ожидая меня. Я знаю. Всё мечтала увидеть пару бессмысленных фраз написанных мною, ей наплевать на их смысл - главное что они ей и они написаны мной. Потом она ещё заходила в абсолютно пустой чат и кричала от боли, кричала так, что ей казалось, что она сейчас разорвётся, но этого не произошло. Потом она вышла на балкон. Выкурила несколько сигарет подряд. Долго смотрела в глаза ночи. Просила у ветра унести её в другой мир, просила у луны больше не освещать ей путь. Выбежала на улицу, сумасшедшим взглядом пронеслась за сотни лет - но это её не спасло. Вернувшись домой с полными надежды и влагой глазами взглянула на экран, но меня всё ещё не было. Включила музыку - пусть и она кричит. Слёзы извивались по её лицу всё медленней. Мечты уходили всё дальше от меня. И вещий сон поглощал её. Я написал ей пару слов, но она уже спала.
Безразличие всегда сменятеся заинтересованностью. Любовь - ненавистью. Мы слишком разные чтобы понять одинаково.
Извиняюсь за масштабность. Это вам. Последние полгода упорно писала вот этовот.
Мальчик любил спать. Мальчик хотел спать. Мальчик видел цветные сны. 5ЛЕТ] THANK YOU DEAR GOD FOR PUTTING ME ON THIS EARTH. Он заходил в сны как в кинотеатр. Лениво разваливался в кресле, пинал ногой спинку сиденья впереди – обычный, в общем – то, мальчик. Не хватало горячего попкорна и подружки Боды. С ненавязчивым интересом думал, что покажут на этот раз. Не волновался. Просто Мальчик знал, что сны будут цветные. И вот на экране появлялась Худенькая. Без возраста. Огромные кольца – серьги в маленьких ушках, накрашенные зелёной тушью ресницы взмахивают и оставляют испуганные отпечатки под бровями. Худенькая без возраста красит губы и тут же кусает их. Немного приглядевшись, Мальчик узнаёт в Худенькой Мам Марину. Мам Марина постоянно одёргивает поседевшее за несколько стирок платье, зажимает подол в кулаке, не даёт ветру трепать его как попало. Смущается. Мам Марина не похожа на красавицу, но она красивая.
Мальчик просыпается и долго смотрит в нецветную темноту. Пугается не – цветов и опять засыпает. Сны, они не просто цветные, они разноцветные. Солнце не жёлтое, а жёлтое. Оно жёлтое с тысячами оттенков. Оно жёлтое, как зелёные листья, с жёлтым, как асфальт, с жёлтым, как снег. Солнце было жёлтым. И вот он, по - пятилетнему дикий, бежит по траве незелёного цвета.
Мам Марина ритуально скрепит ступеньками в семь утра. Она худенькая и цветная. Она заходит в комнату сына – ураганом! Шторы с шумом – в сторону! Тапки – с ног – долой! Одеяло с сына – на пол! Мам Марина смеётся, сын притворяется. У него светлые волосы, диковатые, по всей подушке, лучами. Надо подстричь к лету. Закрытые, но всё равно голубые глаза. Соседки зовут его «лапочкой» и кормят конфетами на палочке. А что будет дальше, лапочка, кто из тебя вырастет?
Город был большим по сравнению с Мальчиком. Смешной такой город с названием, сильно смахивающим на русскую фамилию. Витя Абéрдин. Вова Абéрдин. Абéрдин, к доске! Город назывался Абердúн. Город стоял на берегу Тихого океана. Позже мальчик узнает, что Тихий океан по – немецкий это der Pazific. Очень обрадуется и запишет его шестым в список абердинских пацифистов. А ещё недавно был апрель. Конец апреля это, видите ли, праздник. День Неоткрытия. Сто миллионов лет назад, а может, и раньше, капитан Джордж Ванкувер плыл к проливу Хуан – де – фука и не заметил незаметный залив Гейс. Гейс – это там, где вода дер Пацифика и земля Абердúна то сходятся, то разбегаются. Волны. Океан, всё – таки. Вобщем, этот Ванкувер проплыл мимо. Теперь каждый год всё бегающее население Абердина встаёт на берегу и кричит в пустоту: «Эй, Джордж!» … Волны и воздух – это и есть пустота. Мать их, как будто им всем остаётся что то ещё…
9 ЛЕТ] TENDER AGE IN BLOOM. Мам Марина жарит грустно улыбающуюся рыбу. Наверное, ещё до сковородки рыба знала, рыба догадывалась, что с ней случится. Смирилась. Привыкла. Грустно улыбалась Мам Марине. Она жаловалась рыбе. Колготки рвутся. Соседка – сука мусор мимо выбросила. Муж, да он вообще…развестись! Сынуля тоже какой – то странный стал. И барабаны у него дурацкие! Как придёт домой из школы, всё лупит по ним. Говорит, битловскую «Hey, Jude». Рыба печально улыбалась и шипела на сковородке – соглашалась. Женская солидарность. Одна дома. Сынуля с папусиком в цирке. Цирк начинался с папы и его пива. Ритуал, если вдуматься. Закрыть глаза. Открыть один и наморщить нос. Банка аппетитно сообщает: «Чпок!» - банка открыта. Вдох. Выдох. Можно пить. Мальчик громко поёт о насущном: «А! Мы! Идём! В! Цирк! Пойдёмте! С! Нами! Папа! Опять! Купил! Пиво! Хей! Хей! Хей!..» Папа перестал шептать что – то внутрь банки, и вдохом ощутив «пацифик» на груди, говорит сыну Голосом: «А когда мне было 18 лет…». Сын поёт: «А! Когда! Папе! Было!18! Лет! Он! Пил! Только…». Папа возмущённо одёргивает сына, и каждый продолжает своё общение. Отец – с банкой. Мальчик – со всеми вокруг. Он всех любит. А папа только банку.
А в цирке темно. Но темно по другому. Темно как в полупустой банке с пивом. Темно – и вокруг тебя пузырьки. Пузырьки из воздуха, которые, лопаясь, превращаются обратно в воздух. Идиллия. Лицо клоуна возникает таким же пузырьком. Клоун – это человек, который плачет. Рисует дурацкие слёзы во всю щёку, поливает фонтаном кислой воды сцену – арену. И всем смешно. Он плачет, а всем смешно. Это самый цветной человек из всех в этой полупустой банке пива.
12 ЛЕТ] WHAT’S THE HELL I’M TRYING TO SAY? У Мальчика было ничего. У него был друг. Обычно его называли ~ . По – научному «педераст». Вот такой вот друг. И ещё волосы. И джинсы. И кеды друга пидо – педераста.
Развелись. Разбежались. Как все слегка порядочные, но, вне сомнения, порядочные люди. Мать живёт со своим алкашом. Наверное, они спят вместе. Противно. Отец живёт со своей сучкой – шлюшкой. Романтика и фургончик. Наверное, они тоже спят вместе. Мальчик заснул. Он опять заснул и боялся. Боялся кричать – не спать, потому что темнота. Не разноцветная. Даже не цветная. Он боялся спать, потому что не видел ничего. Тошнило. Темнота в углах как чёрные тощие колготки матери. Дальше. Сучка – шлюшка с позором и треском выгнана из фургончика и прочей романтики. Отец, смущённо, совсем как Мам Марина, одёргивает цветастую старо – одомашненную рубашку. Говорит, что они – два мужика будут жить по – другому. Как хотят. Неуверенно кашляет. Пора спать.
Снятся ноги. Разные. Высокие. Тощие. Круглые. С коленями. В носках. В ботинках. Без. Какая разница, Господи!.. Скучно и неинтересно. Мальчик зевает и просыпается. Кричит, как обычно. Темно наступает неожиданно. Никто его не зовёт. Зачем он приходит? Звуки чего – то знакомого вытаскивают мальчика из сна буднично закрытых век. Мальчик настолько рад, что хочет поцеловать звук голоса Джона Леннона. Это, конечно, он поёт. Папашка включил вместо будильника. Разноцветные «Битлы» после однообразно цветных снов. Папашка не так глуп, как кажется в своём галстуке. Папа? Бывший дядя – ЛСД. Сейчас дядя – бизнес. На шее полувросший в кожу знак «Пацифика». Однажды в юности одел на шею, а теперь забыл про него. Носит под строгими рубашками ослиного цвета. Папашка…
А сейчас Мальчик пойдёт в школу. Закрыл глаза. Звонок. Пора домой. И если боятся, то только самого себя. Просто мальчик заблудился. Просто заблудился по дороге из школы домой. Тошнит. В подъезде позорно – предательски мигает последняя лампочка. Предаст, дура, перегорит. Выбить бы. А иногда, когда было совсем плохо, мальчик закрывал глаза. Синие. Синие до сумасшествия. Синие до фиолетовости. Он представлял, что больше ничего нет. Для него. Он лежит под дождём и курит. Да нет, он не кутит. Он лежит, лицом прячась в асфальт. Лежит. Свобода от Боли. Страдания. Внешнего мира. А ещё можно встать повыше и молчать. Спрятаться от всех высотой. Собой спрятать от всех высоту. Можно тихо – тихо оторвать ноги от шёлковой поверхности земли. Можно закрыть глаза и представить, что летишь вверх. Только бы дно, или что там внизу ещё, поскорее наступило.
15 ЛЕТ] IT’S FUN TO LOSE AND TO PRETEND. «Look on the bright side is suicide…» - читает папа – дядя – бизнес на полу у кровати сына. Совсем сумасшедший стал. Подумал. Выкинул новую, вчера им же купленную, гитару сына с нацарапанным «The Doors» на грифе. Ещё подумал. Вспомнил себя в годы сына – раздолбая. Поставил гитару на место.
Мальчик проснулся одним глазом. Уже привык к темноте и не орёт как резаный. Прислушался куда – то внутрь себя и чуть не задохнулся собственным дыханием. Слишком быстро. Да, вот так. Надо бросать курить, завязывать к чёрту с этим… Дыхалка совсем плохая стала. Мальчик инстинктивно спрыгнул с кровати. Надо было мотать отсюда. Здесь нет ничего цветного – да он бы и не увидел. Кутить, мать твою…Он щёлкнул по пачке, сигареты невинного белого цвета рассыпались веером по полу. Надо завязывать. Надо что – то делать, ну хоть что – то. Прямо сейчас. Он схватил маркер и быстро написал что – то на полу у кровати, где сидел. Потом прочитал «Look on the bright side is suicide/ Loosing eyesign I’m on your side». Такого он от себя не ожидал. Почему смотреть на вещи со светлой стороны равносильно суициду? Суицид, как слово, был, без сомнения, вкусный. Сладковатый дымок, вкус фасоли и хруст картошки – фри. Ему давно так казалось. А может, не со светлой, а с цветной? Математика, блин. Математика?.. «Если два равных числа поменять местами в выражении вида a = b, то его значение останется неизменным». Школа. Успели. Вдолбили. Он противоречил сам себе и смеялся, довольный. Весь этот бред. Поменяем местами. Суицид – это восприятие вещей с цветной стороны.
Опять прислушался в себя. Ошарашенный своим открытием, прошёл к окну прямо – криво по рассыпанным сигаретам. Йог сидит на стекле и пьёт нирвану через зелёные стёклышки пустых экс – бутылок. Индийская красавица танцует на углях в красном воздухе, выделяя смолу на раскалённое сари. А он ходит по сигаретам. Смешной сам себе, смеётся. Прикуривает на подоконнике из отцовской пачки. Ну и пусть себе орёт. То, что Мальчик курит, перестало быть секретом от отца, а значит, перестало быть секретом вообще. Мальчик стоял у окна и прикуривал сигареты одну за другой. Думал, наверное, что очень поэтично смотрится. Ах он, сукин сын! Да ничего он не думал, он просто стоял у окна. Закрытого. И в голове его было приятное серое ничто. И сам он ничто Большое. Приятное. Серое. … Опять серое. Надо было что – то делать. Куда то бежать. Бежать по дороге, смешивая голые пятки с асфальтом. Бежать, пока не встретишь встречную машину. Глупо. Не похоже на выход. Да и есть ли он вообще, или Мальчику просто наврали, что он существует?
16 ЛЕТ] IT’S O.K. TO EAT FISH CAUSE THEY DON’T HAVE ANY FEELINGS. SOMETHING IN THE WAY… Сигарета, пахнущая жжёной верёвкой и сладковато – кислой кровью во рту, не дала ничего, кроме 3 – х часов. Пальцы взлетали вверх по стеклу, искали, где открыть, обещая непременную лёгкость телу вот сейчас…. нет, сейчас. И вдруг всё стихло. Разом. Шекспир был гомосексуалистом. А Бедный Ёрик – черепом. Черепом - педиком. Где мой Ёрик? Мой милый, замёрзший, обречённый быть бедным Ёрик? И детей, его сукиных детей, все будут называть детьми бедного Ёрика. Мальчик заходился в рыданиях, пытаясь найти в морозилке хоть намёк на пребывание там бедного Ёрика, но тот ушёл, видимо, по-английски, не прощаясь. А потом эти лабиринты из газет на полу, стола и 3-х стульев. Не выбраться. Мальчик присел где-то на середине своего пути и задумался. Надо было идти вдоль стены, вдоль цветочков на синем фоне, постоянно отъезжающих влево. Стена хоть куда – нибудь, да вывела бы. Травка уходила с каждым выдохом. Не дышать – глупо. Тогда пусть уходит. И вот злые 10 минут. Сквозь них надо выжить. Громко. Просто перетерпеть. Мальчик вспомнил про другие 110 минут, 10 минут Мам Марины, молока, мёда. Поставить молоко на огонь. Положить потом столько мёда, сколько позволит, сколько влезет. Помешать ложкой. Когда он был совсем мелким, Мам Марина говорила, что молоко становится золотым от мёда, и что если его выпить, то сам станешь золотым. Внутри всё станет золотым. Внутри. Этого он и хотел.… Зачем травка, зачем электрический свет ночью, зачем чувствовать разные чувства, если есть молоко и мёд для внутри? Он пил, и вдыхал, и дышал, и, может быть, жил этим золотым молоком. Выпил всё и поставил вверх, на стул. Это… это как серёжка в ухе, как религия. А может, залезть на самую высокую колокольню, смачно плюнуть вниз, повесить себе на шею самый большой и громкий колокол и создать новую религию? Религию молока и мёда. Пусть все – все выпьют его и станут золотыми внутри, а потом и снаружи. Всё будет хорошо. Все будут хорошие.
Потом, может быть завтра, мальчик прочитает у Селлинджера: «И тогда я понял, что моя маленькая сестра – это Бог. И молоко, которое она пьёт – это тоже Бог. И всё, что она делает – это переливает одного Бога в другого». Мальчик всё поймёт. Посмеётся, покурит, и пойдёт играть на гитаре.
17 ЛЕТ] JESUS DOESN’T WANT ME FOR A SUNBEAM; SUNBEAMS ARE NEVER MADE LIKE ME… Что – то вроде домашнего сочинения…Monkey see, monkey do.… Потом он пойдёт красить мосты через Уишку, а потом наступит завтра, а потом придёт Рождество… I’d rather be dead then cool.… У него есть смешной друг из Олимпии.…Every line ends with rhyme… Когда ему не позволяли приносить домой уличных собак, он бился головой об стенку… less is more, love is blind Когда мы с тобой умрем, мы будем нюхать цветочки, гладить котят, растить детей...stay away… Мы будем скромными шлюхами уличной музыки. stay away… Он в надежде посмотрел на пальцы своих ног. Шевелятся.Stay away… Give an inch, take a smile… Он видит себя в 45 лет, этакий, знаете ли, пердун с замашками Мика Джагера.… Fashion sheet, fashion style…. Будет щипать девок на подтанцовке до мозолей на пальцах.… Throw it up, keep it in… В 25 лет он будет… Had to have poison skin…. Он будет звездой. Отец уже с полчаса стоял рядом с ним и колотил стену носком сынулиной кеды. Какая…ПИ… романтика…. Завтра отцу на работу, а он опять со своей …Пи гитарой. Вот так. Просто и понятно. Пора спать. Спать. Спит. Видит традиционно белый кафель ванной, картинная до неприличия белизна вокруг. Как будто запутался в переломах крыльев рождественского нетрезвого ангела. Как в детстве. Белый - и разный. Как крашеная блонда. Как дырка в простыне от окурка. Как пятна на руках после дождя. Разный. Мальчик нашёл свои цвета, как будто добрая тётя пришла ночью и подула на веки, и, наверное, поцеловала в висок. Что – то поменялось за последние полгода. Мальчику снятся цветные сны, но какие – то тревожные и постепенные. Сегодня прятался в той самой ванной от врагов, каких? всех. А потом он и на самом деле будет прятаться в ванной от всяких там этих вокруг. Просто рисовать трещинками на потолке. Просто рисовать пальцами на кафеле. Просто ощущать свою нелепость и усталость среди всего этого цветного белого... кафеля.
18 ЛЕТ] AND YOU SWEAR IT’S NOT A TREND… DOES IT MATTER ANYWAYS? На улице – шире и вниз, докуда видно, своя жизнь. Бьёт за странное, за живое, да побольней. Блюёт под углы каждого третьего дома и бдит от представителей негроидной расы. Неустанно и беспрекословно. Смотрит друг за другом из - под интимно опущенных ресниц – сегодня не встанет. Не хотите ли девочку? И вдруг – этот. Мальчик. Лица совсем не видно, отвернулся в окно. Фильтрованная жизнь, которая идёт внутри Мальчика. Вспоминает. Абердин остался в шестнадцати годах, затерялся между гомосексуализмом и папиросами. Теперь мы большие. Два года назад (на зад) автобус привёз Мальчика в Чёртов Си… Группа, своя группа, группи, хиппи, янки, полудурки, травка, героин, героин, героин… Хотя это – не суть. Своя квартира размером с колонку от старого магнитофона фирмы «Панасоник». Утром – жизненно, жизненно необходимым утром нужно открыть окно. Почти по Кафке. Мальчик подтащил к окну себя и вчерашнюю гитару. Волшебную, потому что внутри лежит Чей – То Чинарь. Наверное, приятно ощущать себя хоть чьим - то чинарём. Поэтому и Волшебная. Топот, пот, ритм дыма и меловые фигурки звёзд, которые утром уже не видно. Под окном - группи, хиппи, янки, полудурки, травка – толпой и сплошной массой, похожей на снежный порошок. Ну зачем ты идешь ты идёшь к окну? Закрой всё навсегда, сядь под стол и умри там сам когда – нибудь, но только не выходи из дома, не открывай окон. Мальчик подошёл к окну. Почти по Кафке. Если бы все они умели слушать, то услышали бы. Услышали бы скрип и стук, и крик и смард и нежность, и ненужность фильтрованной жизни, которая внутри Мальчика. Все они – это и мы немножко, но замолчи прямо сейчас и вдруг услышишь свою фильтрованную жизнь. Ту, которая внутри тебя. Я люблю тебя и твою фильтрованную жизнь. Мальчик завис между комнатой и окном и всё пел, и играл, и верил в то, что когда откроет глаза, то увидит улицу другой: люди бросятся бегом из Чёртового Си…, люди поймут, люди посмотрят и увидят и поймут… Глаза открыты. Широко и надолго. И Мальчик понял, что улица не изменилась. Не изменится. Не изменить. А он, и всё его, что было 5 и 10 минут назад – это всего лишь шум улицы, часть шума улицы. Глупо. Как глупо. И что самое глупое – это навсегда. На твоё всегда. Кажется, с потолка пошёл снег. 23 ГОДА] WOULD YOU LIKE TO HEAR MY VOICE SPEAKING WITH EMOTIONS? Смысл жизни – это когда просыпаешься ночью и понимаешь, что ты должен был проснуться, что проснулся не зря. Понимаешь, что в соседней комнате спит дочка. Мальчик может сказать ей что – нибудь, а может не сказать. Может сесть рядом с ней, а может сесть на пол, но она останется его Дочкой, его Френсис. По имени той Прекрасной Сумасшедшей, которая, вернувшись, спалит к чёрту весь Чёртов Си… Забавно, когда смысл жизни в 2-х Френсис, Дочке и Сумасшедшей. Френсис – и на задний план отходит боль в желудке, засыпаемая снежным порошком с потолка. Ради этого надо жить, постараться…
Мальчик сидел в своём Риме, эпатажно подводил глаза чёрным и понимал по – своёму, что он сейчас на гастролях. Далеко от Френсис, и парашок из самого белого снега, и, наверное, будет пара новых песен… Ездить по свету, радоваться Светлому Неизвестному и, наверное, чего то ждать. Мальчик прекрасно понимал, что мог молчать, а мог не молчать, но сломанные крылья его рождественского ангела не станут белыми как в детстве. Он часто видел их во сне, условно называл цветными, не задерживался и шёл смотреть на Френсиз – дочку. Она спала, и Мальчик понимал, что надо хватать этот росток бамбука, как в перевёрнутом пацифике, мотать из Чёртового Си…Просто. В тот же момент.
25 ЛЕТ] WON’T YOU BELIEVE IT’S JUST MY LUCK? NO RECESS…NO RECESS… «В своих интервью он вдруг начал рассуждать о мужчинах, стремящихся реализовать скрытую женственность…Господи боже! Этот парнишка даже ходил по дому в женском платье!» «В мае на концерте в клубе «Нью-Йорк пирамид» произошло нечто подобное извержению вулкана: аппаратура всё время давала сбои, и какие – то умники начали освистывать tuj. В тот вечер битьё аппаратуры на сцене было до такой степени неподдельно – диким и отчаянным, что и публика просто обезумела». «Мы вообще были очень наивны…» «Эти люди буквально изнасиловали нас!» «После четырёх или пяти песен он бросил играть и взобрался на стойку колонок, собираясь оттуда спрыгнуть. Охранник сцены просто обалдели и начали умолять его слезть. А он говорил: «Нет, нет, мне надо нырнуть оттуда». Он дошёл до точки. Все увидели, что парень разошёлся настолько, что может запросто сломать себе шею, если его сейчас же не остановить». «Мы являемся одной из тех групп, которые внезапно врываются в сознание людей, даже далёких от рока, облегчая переход среднего класса к ношению кожаных курток». «Эта группа очень нужна огромной массе разочарованных людей». «Сузившиеся зрачки, впалые щёки и нездоровый цвет потрескавшейся кожи свидетельствовали о том, что это было нечто большее, чем просто переутомление». «Я – нарколептик.», однако год спустя Мальчик признался, что всё это выдумал «У меня нет припадков нарколепсии, это просто защитная реакция». «Мальчик встал на край сцены и с нездоровой, бесконечно – саркастической гримасой на лице грубо передразнивал восторг, выражаемый зрителями, по – клоунски аплодируя беснующейся толпе. Затем с перекошенным от раздражения лицом он ушёл за кулисы. Детская шалость рок – звезды превратилась во что – то чрезвычайно мрачное». «Европейское турне закончилось довольно удачно – мальчик позировал для рекламных фото, закусив дуло револьвера. Все посмеялись этой шутке». «Сексуальная неопределённость. Замешательство. И чем больше Мальчик рассуждал на подобные темы, тем больше его идеи завладевали умами».
27 ЛЕТ] TAKE MY HAND AND GIVE IT CLEANING …а потом ты откроешь глаза и поймёшь, что первый снег уже не первый. Он давно здесь лежит, ещё до тебя. Ты придумаешь свой первый снег. Я буду рядом. Мы пойдём ловить его ртом, и он запутается в ресницах и под ресницами и смоет цвета с век и уйдёт, довольный, в волосы. И если любить тебя, то любить твой первый снег в твоих волосах. Косо спадает с неба, моргает в свете фонаря и молчит, затихший. Я тоже буду молчать. Долго. Исступлённо. Веря.
Два нервных срыва закончились неровным смешком и затихли. Шампанское оправдывает горсти транквилизаторов на полу. Гости и те, кто с ними, ушли, позвав за собой и позволив выключить свет. Темно. Теперь можно показать им всем язык и отдохнуть от красного бархата платьев и чёрной обивки сумочек. Выматывает. Мальчик смотрит в стену и даже немного сквозь и видит в ней понимание. Стена немилосердно переходит от красного вина к зелёному цвету, напоминает любовь, и ещё какое – то слово, забытое и зарытое глубоко в асфальт улиц. Мам Марина, папик и сам уже папа, и конечно б Френсис, любящие и …цветные. Цветные – это то забытое слово. Пойдём ломать, выворачивать и обольщать надеждами асфальт улиц! Подошёл к окну, открыл. Ночь.… А ночь ли это? Может, это просто день играет в негра? День будет всегда, просто иногда немного тёмный, немного негр. Во всех странах негров называют «цветными» людьми… Мальчик ещё раз доверительно посмотрел на стену. Согласна?.. Согласна… Мальчик позвал старые кеды и записал телефоны друзей и открыл дверь. Ушёл в цветной день. Ушёл в молчаливый асфальт. Ушёл.
А завтра все, кто не они, кто с нами, видели Маленького Мальчика на другой, странной от себя стороне улицы. Он громко пел, смеялся, и от волос его пахло молоком, а глаза его были мёдом. Он рисовал на плотновытканом воздухе Чёртового Cи… цветные фигурки, и они оживали и мирно уживались с прохожими. А когда мы спросили его, куда он уходит, он улыбнулся по – пятилетнему детской улыбкой и ушёл, оставляя за собой километры разноцветного асфальта. Разноцветного как ты. Разноцветного как я. Разноцветного как мы.
А назавтра, когда гости опять придут и притащат на себе все свои прелести, и глупости одежды, то их встретит стена и пара слов на ней, которые Мальчик шепнул ей перед тем, как Уйти. И гости оглядятся и поймут, что детские пятилетние буквы «любви» и «сострадания» - это не сумочки и не платья и не то, что живёт них. Но, хотя бы, они оставят свою идиотскую привычку ходить друг к другу в гости и больше никто никогда не назовёт их гостями… Ушёл. И вдруг началась зима и снег с потолка всё падал и падал и я каждое утро просыпалась в обнимку со стеной… Мальчик закрыл глаза, а я … Я пребываю в вере своей к самому странному святому…
I’m going where the cold wind blows. In the pines in the pines where the sun Don’t ever shine I would shiver The whole night through Shiver for me…
Где-то прозвонил будильник… Очередное утро. Ты смотришь на соседнюю половину кровати. Там опять никого нет. Медленно вылезаешь из-под одеяла. Ноги охватывает легкий теплый ветерок, а в глаза бьет солнечный свет. Еще очень рано. Еле ступая на холодный пол, идешь на балкон. Потягиваешься. Редкие машины едут по дороге, а прохожих пока и вовсе нет. Вдыхаешь воздух полной грудью и возвращаешься обратно. Еще не успев закрыть за собой дверь, слышишь с улицы пронзительный свист. Разворачиваешься. И вот ты снова девчонка, и выбегаешь на улицу с крыльца деревенского дома. Вздернутый нос, лицо в веснушках, две рыжие косы. Бежишь на речку. Все такое родное и любимое, но такое далекое. Где-то в прошлом. Сейчас уже так нельзя. Сейчас почти нет веснушек, косы были обрезаны до небрежно – лохматой мальчуковой стрижки. Остался лишь вздернутый нос. Да и деревенские ребята уже давно выросли и разъехались. Уехала и ты. Но что-то связывает. Какая-то невидимая нить. Ты еще не поняла. Просто лето пришло.
…Ночной рейс. Пустой салон. Она ехала в автобусе и плакала. Вместе с ней плакал дождь за окном. Капли падали на окно и текли по щекам. Они сливались воедино. Даже природе было больно. Больно до невыносимости. Невыносимо до боли. Раньше все было не так. Все было радостно и прекрасно. Светило солнце. Его лучи играли искорками в глазах. Зайчики бегали по стеклам машин. Отражались на витринах магазинов. Луна тоже светила. Её нежный свет мягко лился на дорогу. Заслоняя свет фонарей. Была аллея. Была теплая летняя ночь. Были залитые лунным светом кусты и деревья. Были он и она. Потом не осталось ничего. Остановка. Двери открылись и тут же закрылись снова. Водитель знал, что никто не войдет. На асфальте была трещина. Заполненная водой. Как трещина в её душе. Заполненная слезами. Лужа изъезженная машинами. Душа израненная болью. Пустая дорога. Пустая жизнь. Конечная остановка. Открытая дверь. Она встала и вышла. Шагнула в темноту. Водитель посмотрел её в след. На свете нет никого. Просто по тому что он умер…
Смерть....Смерть?...Смерть!- холод, пустота... нет красок...ничего нет... Смерть....Вы боитесь! Боитесь смерти- темноты- вечности....именно вечности... Умирали ли вы когда-нибудь? Я...умирал и снова рождался - страшно...после уже нет.. Духовная Смерть- почти физическая...маленькая ниточка- барьер между ними, и все зависит из эта ниточка сделана... Смерть- бесконечная пропасть...красиво. Стояли ли вы когда-нибудь на краю обрыва, пропости, пусть даже крыши дома...и смотрели вниз? Завораживает...что-то тянет, зовет, зовет вниз.... Один шаг... вечный спор.. борьба... со Смертью за жизнь... с жизнью за Смерть... Тихо...
…Она сидела у телевизора и тупо переключала каналы. За окном шел дождь, друзья не звонили, а что-то делать было лень. Реклама, реклама, везде одна реклама. Тут промелькнул какой-то фильм… Переключив канал обратно, от нечего делать Она стала смотреть фильм. Там какой-то мальчишка - наркодиллер носился по городу с «пушкой» и парился из-за какой-то девчонки, которая на него даже не смотрела. «Дура-девка, - подумала она – а парень ничего, очень даже милый». Выключив телевизор, Она залезла в Интернет и зашла на свой любимый чат. Обычно всегда там были только знакомые, но сегодня был один новый ник – «Он». - Привет! – написала Она - Привет! – ответил Он Так начались долгие дни общения. Днем Она постоянно сидела в чате, а ночью видела сны, и во всех этих снах ей снился тот самый мальчик из фильма. Как она не пыталась отогнать мысли о нем, они все больше и больше заволакивали её сознание. Влюбилась… Её мучениям не было предела, понимая, что это лишь мальчик с экрана, день ото дня влюблялась больше и больше. Да еще как снег на голову, Он, тот, кого Она считала лучшим другом, кому изливала свою душу, делилась мечтами и мыслями, Он признался ей в любви… Сказал, что не может жить и дня без общения с ней, что полюбил её «с первой строчки». Её мучили угрызения совести. Она понимала у него серьёзные намерения, ноне могла ответить взаимностью. Не зная, что делать, Она просто лежала на диване, свернувшись калачиком, и плакала, оттого, что жить дальше стало невозможно, что тот, кого Она любит больше жизни, убивает эту жизнь в другом человеке, который ей тоже очень дорог. А хуже всего, что Она оказывается между двух огней, и выхода не видно. Перерыв всю аптечку и найдя самое сильное снотворное, Она выпила всю пачку разом. Голова начала кружиться. Тут в дверь кто-то позвонил. «Кто бы это мог быть? Наверное, почту принесли». На автопилоте пошла она открывать дверь. Голова закружилась еще сильнее, в глазах потемнело. Последнее, что она видела, когда открыла дверь, это огромный букет цветов, и потеряла сознание. Очнулась Она в больнице. Белые потолки, стены, кровати… «Как ты?» – раздался знакомый голос мамы – «если бы не молодой человек, которому ты открыла дверь, ты бы умерла… да, кстати, он оставил записку». Она развернула бумажку: «Жди, Он». Улыбнувшись маме, снова окунулась в сон. Ей опять приснился мальчик из фильма, который убегал от неё, а Она не могла его догнать. » Ты никогда не сможешь найти меня!» – с усмешкой прокричал он. Она заплакала от обиды не только во сне, но и на яву. Кто-то крепко сжал её руку. Открыв глаза, Она несколько минут не могла отойти от шока. Перед ней, на краю кровати, сидел тот самый мальчик с экрана, сжимал её руку и смотрел на неё печальными глазами. - Я же сказал, что приду – сказал Он. - Я бы ждала тебя всю жизнь – ответила Она и обняла его…
Рамешу Балсекару посвящается..:))) Это сказка о Спящем Красавце. Он жил в Тридевятом Царстве и был старшим сыном тамошнего царя. Это было так давно, что уже никто не помнит, почему он уснул – то ли веретеном укололся, то ли сонного зелья выпил, то ли черт его знает, почему. И все время, пока Спящий Красавец спал, ему снилось, что он – не Спящий Красавец, а Бодрствующий Урод. Он родился в поселке городского типа Гнилово, окончил восемь классов Гниловской средней школы, отслужил полтора года в армии, устроился монтажником на завод железобетонных конструкций, женился на младшей сестре своего однокласника и отправил своего сына в первый класс. Но такая романтика гниловской жизни почему-то ни хрена не устраивала Бодрствующего Урода и все чаще к нему стала приходить мысль о том, что что-то тут не то. Он сделал честную попытку все изменить – ушел с завода и предложил жене уехать из Гнилово в Большой Город, но жена поняла, с кем связалась, взяла сына и ушла от Урода жить к маме. А Урод пошел искать Большой Город, где его ожидала счастливая жизнь. Он добирался туда на попутных машинах, чьи хозяева так же, как и Урод, отчаялись прозябать в своих деревнях и решили попасть туда, где их проблемы исчезнут сами собой. Урод не мог долго ехать ни с кем из них, потому что у каждого была своя карта и свои представления о том, где находится Большой Город, один ехал на Восток, другой – на Запад, третий считал, что никуда ехать не надо и что Большой Город уже здесь, надо только научиться его видеть, сам же Урод точно знал, что Земля круглая и если выбрать какое-то одно направление, то в Большой Город попадешь по-любому. Он выбрал Северо-Восток и пошел вслед за удаляющимся горизонтом. Постоянно идущий дождь превратил дорогу в вязкое месиво и все силы Урода поначалу уходили на то, чтобы после очередного шага вытаскивать ногу из грязи. Иногда он умудрялся увязнуть в ней по пояс, а иногда – по уши, поэтому он ничего больше не хотел, ни Большого Города, ни счасливой солнечной жизни, а шел чисто автоматически. И в один прекрасный день дождь кончился. Мало-помалу дорога просохла, Урод зашагал уверенней и стены Большого Города уже засверкали на горизонте. В этот момент Урод встретил Никуда-Не-Идущего человека, который просто уселся посреди дороги и смотрел на Урода своими серыми внимательными глазами. “Подвинься” – сказал Урод, но Никуда-Не-Идущий не только не сделал этого, но и спросил, зачем ему это делать? “Затем,- ответил Урод,- что вас, кто еще никуда не идет, много, а нас, идущих, мало, мы люди редкие и мешать нам не надо, потому что мы стараемся для общего блага” Никуда-Не-Идущий рассмеялся и сказал, что Урод перепутал его с теми, кто еще никуда не идет, тогда как он – тот, кто уже никуда не идет. “Ты – тот, кто побывал в Большом Городе и вернулся, чтобы указать нам дорогу?” – догадался Урод и почтительно склонил голову перед Никуда-Не-Идущим. “Когда-то я действительно побывал там,- признался Никуда-Не-Идущий,- но должен тебе сказать, что идти туда не стоит” Он рассмеялся еще больше, когда Урод спросил его, куда же стоит идти на самом деле? “На самом деле,- ответил Никуда-Не-Идущий,- все это тебе снится, и куда бы ты ни пошел, в Большой Город или назад, в Гнилово, не имеет значения, так как и то, и другое – нереально и является плодом твоего собственного воображения. И я вошел в твой сон лишь с единственной целью – помочь тебе проснуться” “То есть,- спросил Урод, – если я, как ты говоришь, стану пробужденным, моя жизнь изменится к лучшему?” И Никуда–Не-Идущий снова засмеялся. “Ты,- сказал он Уроду,- никогда не станешь пробужденным, потому что ты не тот, кто спит, а тот, кто снится спящему и, на самом деле, тебя попросту не существует! Я пришел помочь проснуться Спящему Красавцу, а не какому-то эфемерному Уроду…” От этих слов Спящий Красавец вздрогнул и проснулся, а Никуда-Не-Идущий перестал трясти его за плечо. “Вы не поверите,- удивленно протирая глаза, проговорил наконец Красавец,- какая ерунда может присниться…” И никто ему не поверил.
Щепка, всего лишь щепка в этом странном мире. Человек, (по крайней мере он считал себя человеком), огляделся, осматривая окрестности. Каменное плато, лишь слегка обдуваемое несильным ветром, хранило молчание. Тишина…Да, именно тишина - вот чего он давно не слышал и теперь всецело наслаждался ею. Всю жизнь он, наверное, стремился к ней от людей, от суеты больших городов и от шума их торговых улиц. Стремился туда, где он, наконец, поймет себя и смирится со своей судьбой. Судьба, рок, предназначение - так люди называют то, что не могут объяснить, ту непонятную цепь событий, случаев, происшествий, которые как бы знают все за тебя, за него и решают, что будет именно так и не иначе, и никак по-другому. Да и кто это сможет объяснить или понять, возможно, только высшие силы, а может, и они не могут. Каменное плато хранило молчание. Сколько ему лет - неизвестно, а может и известно, но только не ему. Человек или то, что им казалось, прислушался.. Что-то зловещее было в этой тишине камней . Нет, не ужасное, не страшное, а именно зловещее, недоброе. Что это могло быть, и чем было вызвано такое чувство, человек объяснить не мог, да и не пытался. Зачем?! Зачем искать ответы, которых никогда не найдешь, а если и найдешь, то не почувствуешь удовлетворения от своей находки. Но он чувствовал, что это именно то место, которое он так долго искал. Он осмотрел себя, свою одежду, сколько лет он ходил в одном и том же ради этого момента. В его жизни было много всего - легкие противники, легкие женщины, легкие деньги. Всего этого было достаточно в его бессмысленной, но в тоже время уж очень странной жизни. Но голоса везде преследовали его, они то появлялись, то исчезали на протяжении многих лет, не давая ему покоя. И ради этих голосов он променял все на этот обтрепанный наряд. И то, что было его предназначением, ждало его на этом усыпанном камнями месте. Когда же будет развязка?! Он ждал этого момента всю жизнь, а ожидание последних часов оказалось самым мучительным. Легкая дрожь воздуха, чуть слышный шорох или что-то еще заставили его насторожиться. Что-то неуловимое и незаметное менялось в этом месте, он искал эти изменения взглядом, но безрезультатно. Внезапно мощный порыв ветра сбил его с ног. Он упал, больно ударившись об землю, но не потерял сознание, просто на мгновение зажмурил глаза от боли.
Занавес. Созидаем и совершаем. Мираж от нечего делать. Очень нужен был шаг И свершится, обрушится... Что-то черезвичайное! Вечное! Чайное! К которому будем «на Вы», с уважением..., Или закружится. Вдруг обнаружится, что некуда... -Стойте! -Постойте же! -куда же вы??? ну вот а говорили что некуда!
Мне- с билетом до Cеверного верта... - полстаканчика Ты в гостях ...у себя? на Тибете... со старыми нотами В снах зажеванные песни. По венам струны смешались. Ночами и вязью Арабии по обоям
-Кулинарнейшие рецепты! Пришпиленные Вырезки и колбасные обрезки событий общей памяти...
-Помни, память- общая! -Надо делиться!
Бег...в погоню за автобусом! Склизкие зонтики и небо. И снег перед входом в дом не будем стряхивать. А также сушить варежки- перчатки на батарее-
-Они так теряют в весе! К Новону Году вязать шарфы и полосатые тапочки... -друг другу! Только вот шарики на морозе не надувайте -Всё лопнет!
Завороженные.Или холодно. В апликациях зимних улиц, «Добрых» писем и соков. Дерзких мыслей нет! Для дерзостей будет лето! Пьем что-то кипяченое вечерами. И добросовестно прожигаем жизнь. Запятая. Керосиновая лампа.Жизнь затеплилась. Ненастна память? Весна НЕИЗБЕЖНА! Будущее? по-прежнему НЕОТВРАТИМО!
реально..сейчас сижу и думаю какая я тупица ..жуть. голова пустая-ватная. и ещё всё не так. всё жуть. жуть мрак.. бардак в моей голове.
жила была девочка..думать она не умела,а говорить и подавно..так и умерла. и никто ее не узнал. горе-то какое.
но я не про то. я про бескрайние поля. поля с клубникой, где бежишь-бежить и так тебе хорошо, что петь хочется. посмотришь в небо, а оно голубое. посмотришь на землю, а она вся в цветах и ягодах. вот такие чудеса. хоть лопни, но спой об этом. и бежишь..летишь, поешь. а навстречу по радуге пиплы кайфовые. волосатые.фенькастые. вот радость где! а то идешь по улице. ну хоть бы кто улыбнулся! все они, понимаешь, угрюмые понтовые. А мы, знаете ли люди-то без понтов.не формат то есть. хочется в деревню ломануться. вот уеду. дождетесь. некому будет вам улыбаться.
шла девочка. споткнулась и упала. горе-то какое скажете. а она думает «во кайф» и вставать не хочется.так и валяется.
но я не про то. я про любовь. всякое в жизни бывает. один мерзавец, другой чурбан. а третьего не дано.вот и валяешься. бывает пробежит заяц, а бывает и олень.но мне честно говоря нравятся больше ежи. редкие они гости, но меткие.и не частые. вот так и валяешься.
жила была девочка. и звали ее НИкто. вот так и жила до поры, до времени. а тут вдруг спать захотелось.вот и уснула навсегда. никто и не вспомнил. счастье-то какое.радость просто.
но я не про то. я про жизнь, которая течет свои руслом.и не очень-то надо стараться. плывешь, а время идет. лишь выскочки.жизнь портят.расплескались тут. думаешь пора. свернешь направо, а там заводь. ну просто заводилово. полежишь -подумаешь.хорошо. полежишь-полежишь и надумается= спать-то охото.
жила была девочка.никто ее не знал, не видел и не помнил. так и спала она в уголке пока пиплы не пришли и не увели. мол Радуги достойна. а клубники и подавно. а один хайрастый даже цветы подарил. Очего не петь то. Счастье-то какое. радость просто.
-------------------------------------------------- ------------- Перевод С.Б. Плахтинского OCR: Сергей Свиридов -------------------------------------------------- -------------
Как-то раз тихим безоблачным вечером в конце апреля Снусмумрик зашел очень далеко на север -- там в тени кое-где еще оставались маленькие островки снега. Целый день шел он, любуясь дикой природой и слушая, как над головой у него кричат перелетные птицы. И они направлялись домой из южных стран. Шагал он бодро и весело, так как рюкзак его был почти пуст и не было у него на душе ни тревог, ни печалей. Все его радовало -- и лес, и погода, и собственное одиночество. Завтрашний день казался таким же далеким, как и вчерашний; между ветвями берез мелькало красноватое неяркое солнышко, и воздух был прохладен и ласков. «Подходящий вечерок для песни, -- подумал Снусмумрик. -- Для новой песни, в которой было бы и томление, и весенняя грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий и одиночества». Эта мелодия звучала в нем уже много дней, но он все не решался выпустить ее на волю. Она должна была как следует подрасти и прихорошиться, стать настолько самостоятельной, чтобы все ее звуки радостно попрыгали на свои места, как только он прикоснется губами к гармошке. Если бы он вызвал их слишком рано, могло бы случиться так, что они расположились бы как попало, и песня получилась бы так себе, не очень удачной, и он тогда, возможно, потерял бы к этому всякий интерес. Песня -- дело серьезное, особенно если она должна быть и веселой, и грустной. Но в этот вечер Снусмумрик был уверен в своей песне. Она уже почти сложилась -- она станет лучшей из его песен. А когда он подойдет к долине троллей, он сыграет ее, стоя на перилах моста через реку, и Муми-тролль сразу же скажет, что это прекрасная песня, просто прекрасная песня. Снусмумрик ступил на мох и остановился. Ему стало немного не по себе, он вспомнил Муми-тролля, который его ждал и очень по нему соскучился, который им восхищался и говорил: «Ну конечно, ты свободен, ясное дело, ты уйдешь, неужели я не понимаю, что тебе надо иногда побыть одному». И в то же время в глазах его были тоска и безысходность. -- Ай-ай-ай, -- сказал Снусмумрик и двинулся дальше. -- Ай-ай-ай. Он такой чувствительный, этот Муми-тролль. Мне не надо о нем думать. Он очень милый, но сейчас я не буду о нем думать. В этот вечер я наедине с моей песней, и сегодня -- это еще не завтра. Через минуту-другую Снусмумрику удалось выбросить Муми-тролля из головы. Выискивая подходящее местечко для привала, он услышал журчание ручья гдето чуть поодаль, в глубине леса, и сразу направился туда. Между стволами деревьев потухла последняя красная полоска, медленно сгущались весенние сумерки. Весь лес погрузился в вечернюю синеву, и березы точно белые столбы отступали все дальше и дальше в полумрак. Это был прекрасный ручей. Чистый и прозрачный, он, приплясывая, бежал над коричневыми клочьями прошлогодних листьев, пробегал по еще не растаявшим ледяным туннелям и, повернув на поросшую мхом лужайку, бросался вниз головой на белое песчаное дно, образуя небольшой водопад. Ручей этот то весело напевал тоненьким комариным голоском, то придавал своему голосу суровое и угрожающее выражение, а иногда, прополоскав как следует горло снеговой водицей, заливался смехом. Снусмумрик стоял и слушал. «Ручей тоже попадет в мою песенку, -- подумал он. -- Может быть, как припев». В этот момент из запруды выпал камень, изменивший мелодию ручья на одну октаву. -- Недурно, -- восхищенно сказал Снусмумрик. -- Именно так это и должно звучать. Еще одна нота -- как раз та, которая нужна. А может, посвятить ручью отдельную песню?.. Он достал свою старую кастрюлю и наполнил ее под водопадом. Зашел под ели в поисках хвороста. Из-за таявшего снега и весенних дождей в лесу было мокро и сыро, и Снусмумрику, чтобы найти сухие ветки, пришлось забраться в густой бурелом. Он протянул лапу -- и в тот же миг кто-то взвизгнул и метнулся под ель и еще долго тихонько повизгивал, удаляясь в глубь леса. -- Ну да, конечно, -- сказал самому себе Снусмумрик. -- Под каждым кустом всякая мелюзга. Знаю я их... И почему они всегда такие беспокойные? Чем меньше, тем непоседливей. Он вытащил сухой пень и немного сухих веток и, не торопясь, разложил походный костер в излучине ручья. Костер сразу же занялся, ведь Снусмумрик привык готовить себе обед. А готовил он всегда только себе самому, и никому больше. Чужие обеды его не очень-то интересовали, потому что все его знакомые никак не хотели расставаться с привычкой болтать за едой. И еще они питали слабость к стульям и столам, а некоторые из них пользовались и салфетками. Он даже слышал об одном хемуле, который переодевался, прежде чем приняться за еду, но это, наверное, была просто клевета. С отсутствующим видом Снусмумрик хлебал свой жиденький суп, и взгляд его все это время был устремлен на зеленый мшистый ковер, что раскинулся под березами. Мелодия сейчас была совсем близко, оставалось только ухватить ее за хвост. Но он мог и не торопиться, она все равно была окружена и уже не могла ускользнуть. Поэтому сначала он займется мытьем посуды, потом трубкой, а затем, когда запылают угли в костре и в лесу начнут перекликаться ночные звери, -- вот тогда настанет время для песни. Он увидел ее, когда мыл в ручье кастрюлю. Эта малышка притаилась за корневищем и таращилась на него из-под взъерошенных, нависших надо лбом волос. Глазки смотрели испуганно, но с необыкновенным любопытством, они следили за каждым движением Снусмумрика. Снусмумрик сделал вид, что ничего не замечает. Он подгреб угли в костре и срезал несколько еловых веток, чтобы было помягче сидеть. Потом достал трубку и неторопливо раскурил ее. Он пускал в ночное небо тонкие струйки дыма и ждал, когда к нему пожалует его весенняя песня. Но песня не торопилась. Зато малышкины глаза смотрели на него не отрываясь, они восхищенно следили за всеми его действиями, и это начинало его раздражать. Снусмумрик поднес ко рту сложенные вместе лапы и крикнул: -- Брысь! Крошка юркнула под свой корень и, необычайно смущенная, пропищала: -- Надеюсь, я тебя не напугала? Я знаю, кто ты такой. Ты Снусмумрик. Она забралась в ручей и стала перебираться на другой берег. Для такой крохи ручей оказался глубоковат, да и вода в нем была слишком холодная. Несколько раз ноги ее теряли опору, и она плюхалась в воду, но Снусмумрик был так рассержен, что даже не попытался ей помочь. Наконец на берег выползло какое-то жалкое и тоненькое, как ниточка, существо, которое, стуча зубами, сказало: -- Привет! Как удачно, что я тебя повстречала. -- Привет, -- холодно ответил Снусмумрик. -- Можно погреться у твоего костра? -- продолжала кроха, сияя всей своей мокрой рожицей. -- Подумать только, я стану одной из тех, кому хоть раз удалось посидеть у походного костра Снусмумрика. Я буду помнить об этом всю свою жизнь. -- Малышка пододвинулась поближе, положила лапку на рюкзак и торжественно прошептала: -- Это здесь у тебя хранится губная гармошка? Она там, внутри? -- Да, там, -- сказал Снусмумрик довольно недружелюбно. Его уединение было нарушено, его песня уже не вернется -- пропало все настроение. Он покусывал трубку и смотрел на стволы берез пустыми, невидящими глазами. -- Ты нисколечко мне не помешаешь! -- с самым невинным видом воскликнула кроха. -- Ну если б ты вдруг захотел поиграть. Ты себе даже не представляешь, как мне хочется послушать музыку. Я еще ни разу не слышала музыки. Но о тебе я слышала. И Ежик, и Кнютт, и моя мама -- все они рассказывали... А Кнютт даже видел тебя! Ты ведь не знаешь... здесь так скучно... И мы так много спим... -- Но как же тебя зовут? -- спросил Снусмумркк. Вечер все равно был испорчен, и он решил, что уж лучше поболтать, чем просто молчать. -- Я еще слишком маленькая, и у меня еще нет имени, -- с готовностью отвечала малышка. -- Меня никто об этом раньше не спрашивал. А тут вдруг появляешься ты, о котором я так много слышала и которого так хотела увидеть, и спрашиваешь, как меня зовут. А может, ты смог бы... Я хочу сказать, тебе было бы нетрудно придумать мне имя, которое было бы только моим и больше ничьим? Прямо сейчас... Снусмумрик что-то пробормотал и надвинул на глаза шляпу. Над ручьем, взмахнув длинными, заостренными на концах крыльями, пролетела какая-то птица, и крик ее, тоскливый и протяжный, еще долго разносимся по лесу: ти-у-у, ти-у-у. -- Никогда не станешь по-настоящему свободным, если будешь чрезмерно кем-нибудь восхищаться, -- неожиданно сказал Снусмумрик. -- Уж я-то знаю. -- Я знаю, что ты все знаешь, -- затараторила малышка, подвигаясь еще ближе к костру» -- Я знаю, что ты видел все на свете. Все, что ты говоришь, все так и есть, и я всегда буду стараться стать такой же свободной, как ты. А сейчас ты идешь в Муми-дол, чтобы как следует отдохнуть и встретиться с друзьями... Ежик говорил, что когда Муми-тролль встает после зимней спячки, то он сразу начинает по тебе скучать... Правда, приятно, когда кто-нибудь ко тебе скучает и все ждет тебя и ждет? -- Я приду к нему, когда захочу! -- не на шутку рассердился Снусмумрик. -- Может, я еще вообще не приду. Может, я пойду совсем в другую сторону. -- Но он тогда, наверно, обидится, -- сказала кроха. Она уже начала подсыхать, и оказалось, что спинка ее покрыта мягким светло-коричневым мехом. Снова потеребив рюкзак, она осторожно спросила: -- А может быть, ты... Ты так много путешествовал... -- Нет, -- сказал Снусмумрик. -- Не сейчас. --И он с раздражением подумал: «Почему они никак не могут оставить меня в покое? Неужели они не могут понять, что я все только испорчу своей болтовней, если начну об этом рассказывать? Тогда ничего не останется, я запомню только свой собственный рассказ, если попытаюсь рассказать о своих странствиях». Надолго воцарилось молчание, снова закричала ночная птица. Наконец малышка поднялась и едва слышно проговорила: -- Да, конечно. Тогда я пойду домой. Пока. -- Пока, -- сказал Снусмумрик. -- Да, послушай-ка. Я насчет твоего имени. Тебя можно было бы назвать Ти-ти-уу. Ти-ти-уу, понимаешь, веселое и задорное начало и долгое и грустное «у» на конце. Малышка стояла и смотрела на него не мигая, и в отблесках костра глаза ее светились, словно желтые огоньки. Она немного подумала, тихонько прошептала свое новое имя, точно пробуя его на вкус, примерилась к нему как следует и наконец, задрав мордочку к небу, провыла это свое новое, свое собственное имя, и в вое этом было столько восторга и тоски, что у Снусмумрика по спине пробежал холодок. Затем коричневый хвостик юркнул в зарослях вереска, и все стихло. -- Эх, -- вздохнул Снусмумрик и поддал ногой угли в костре. Выбив трубку, он поднялся и закричал: -- Эй, вернись! -- Но лес молчал. -- Ну вот, -- сказал Снусмумрик. -- Нельзя же постоянно быть приветливым и общительным. Просто-напросто не успеваешь. И ведь малышка получила свое имя... Он снова сел и, прислушиваясь к журчанию ручья и ночной тишине, стал дожидаться своей мелодии. Но она не появлялась. И тогда он понял, что она улетела уже слишком далеко и ему ее, наверное, никогда не догнать. У него в ушах звенел лишь восторженный и робкий голосок этой малявки, которая все говорила, говорила и говорила... -- Ей бы сидеть дома со своей мамой, -- проворчал Снусмумрик и улегся на еловые ветки. Через минуту он приподнялся и снова закричал, глядя в сторону леса. Он долго вслушивался в ночную тишину, потом надвинул на глаза шляпу и приготовился спать. На следующее утро Снусмумрик отправился дальше. Он чувствовал усталость и был не в духе; не глядя по сторонам, он держал путь на север, и в голову ему не приходило ничего даже отдаленно напоминающего мелодию. Снусмумрик не мог думать ни о чем другом, кроме этой малышки. Он помнил каждое ее слово, помнил все, что говорил сам, раз за разом перебирал в памяти все подробности их встречи, он все шел и шел и присел отдохнуть, лишь почувствовав полное изнеможение. «Что это со мной? -- вконец сбитый с толку, раздраженно думал Снусмумрик. -- Такого со мной еще никогда не бывало. Наверное, я заболел». Он поднялся и побрел дальше, и все началось сначала, он снова начал вспоминать все, что говорила малышка, и все, что он ей отвечал. Наконец он не выдержал. Где-то во второй половине дня Снусмумрик решительно повернулся и пошел обратно. Через несколько минут он почувствовал себя лучше. Он шел все быстрее и быстрее, бежал, спотыкался. В ушах его звучали обрывки песен, но ему было не до них. Ближе к вечеру, снова оказавшись в березовой роще, он принялся звать малышку. -- Ти-ти-уу! -- кричал он. -- Ти-ти-уу! И ночные птицы отвечали ему: ти-у-у, ти-у-у. Но малышка не отзывалась. Снусмумрик исходил все вокруг вдоль и поперек, он искал ее и звал, пока не стемнело. Над полянкой появился молодой месяц. Снусмумрик посмотрел на него и подумал: «Загадаю-ка я желание, ведь это же молодой месяц». И он чуть было не загадал то же, что обычно загадывал; новую песню или, как иногда бывало, новые приключения. Но он вдруг передумал и сказал: -- Хочу увидеть Ти-ти-уу. И он повернулся три раза кругом, потом пересек поляну и вошел в лес. Ему показалось, в кустах что-то зашуршало, что-то коричневое и пушистое. -- Ти-ти-уу, -- тихо позвал Снусмумрик. -- Я вернулся, чтобы поболтать с тобой. -- А, привет, -- высунувшись из кустов, сказала Ти-ти-уу. -- Хорошо, что ты пришел. Я покажу тебе, что у меня есть. Моя собственная табличка с именем! Смотри! Когда у меня будет свой дом, я повешу ее над дверью. -- Малышка держала кусочек коры, на котором было вырезано ее имя, и важно продолжала: -- Красиво, правда? Всем очень понравилось. -- Замечательно! -- воскликнул Снусмумрик. -- А у тебя будет свой дом? -- А как же! -- просияла малышка. -- Я ушла из дома и начала жить, как большая! Это так интересно! Понимаешь, пока у меня не было собственного имени, я просто бегала по лесу и всюду совала свой нос, а все события происходили сами по себе, иногда было очень страшно, иногда нет, все это было не по-настоящему... Ты меня понимаешь? -- Снусмумрик попытался что-то сказать, но малышка тут же снова заговорила: -- Теперь я стала личностью, и все, что вокруг происходит, все это что-нибудь да значит. Потому что происходит это не само по себе, а происходит со мной, Ти-ти-уу. И Ти-ти-уу может подумать одно, а может подумать другое -- понимаешь, что я имею в виду? -- Конечно, понимаю, -- сказал Снусмумрик. -- Я, пожалуй, все же навещу Муми-тролля. Мне даже кажется, я немного по нему соскучился. -- Что? А-а, Муми-тролля? Да, да, конечно, -- сказала Ти-ти-уу. -- А если хочешь, я мог бы тебе немного поиграть, - продолжал Снусмумрик. -- Или что-нибудь рассказать. Малышка выглянула из кустов и сказала: -- Рассказать? Да, да, конечно. Только попозже. А сейчас у меня дела, ты уж меня извини... Коричневый хвостик скрылся в кустах, но через несколько секунд Снусмумрик увидел малышкины ушки и услышал веселый голосок: -- Пока, привет Муми-троллю! А я тороплюсь, я потеряла столько времени! -- И в тот же миг она исчезла. Снусмумрик почесал в затылке. -- Вот оно что, -- протянул он. -- Так, та-ак. Он улегся на мох, лежал и смотрел в весеннее небо, ясно-синее прямо над ним и цвета морской волны над верхушками деревьев. И тут он услышал свою мелодию, зазвучавшую у него где-то под шляпой, мелодию, в которой было и томление, и весенняя грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий и одиночества.
Прочитала все с удовольствием! Разрешите мне влиться в ваш дружный коллектив Вот, даже прошлоЛЕТНЮЮ сказку вспомнила (написанную мной прошлым летом…). У этой сказки отсутствует логическое окончание ( ну забыла я , забыла….!), а так же присущие многим сказкам мораль или смысл. Буду рада, если вы поможете мне эту сказку дописать. Может тогда и смысл найдётся? АВОТ:
Странная «сказка» с малопонятным смыслом
Жила была Овечка. Она была зелёная-зелёная, потому что паслась на заливных лугах и ела отборную травку. И всё было бы хорошо, если бы не пастух, который не позволял ей разгуливать где угодно. Старая бабушка-овчиха рассказывала Зелёной Овечке об овечках и пастухах много-много историй. Только почему-то в этих сказках овцы были белые, ну , в крайнем случае серые или пятнистые, а пастухи были совсем ещё мальчиками и играли на флейточках завораживающие мелодии. А у Зелёной овечки пастух был старым маразматиком. Всё его стадо давным-давно сбежало, а ему казалось, что за ним бродит куча овец. У нашей Овечки была совесть (кто её знает - какого цвета...может тоже зелёная…?) и она не позволяла ей покинуть несчастного старика. Но однажды пастух как-то сильно хлестнул Зелёную Овечку, и она обиделась так, что убежала от него. Когда старик наконец осознал, что всё его стадо вплоть до последней совестливой Овечки сбежало, он слёг с инфекционной болезнью, но жил долго и занялся потом разведением пчёл. А Овечка наконец смогла нагуляться по сочным лугам, которым, казалось, не было конца. Но однажды она вышла на большую дорогу. Овечка постучала копытцами по ней и поняла, что эта дорого – вовсе не земля, (ведь это была умная Зелёная Овечка!). Долго Овечка шла и удивлялась, что же это такое, если не земля и не трава, и не заметила, как пришла в город. Это был большой, шумный и грязный мегаполис, а самое странное – в нём все было серым (дома, люди….всё).. Тут же овечку остановили люди в форме и попросили документы. Документов, конечно же, не было, зато у овечки люди обнаружили целый пакаван травы (а вы думали, почему она такая зелёная и весёлая??). Овечка была в недоумении: почему её посадили в тюрьму за мешочек с её пропитанием (просто она паслась на конопляных лугах и эта трава была для неё как хлеб для нас). А менты тем временем раскурили всем штатом эту траву……. Плакала Зелёная Овечка, сидя в тюрьме, долго. Жизнь представлялась для неё теперь лишенной смысла, она стала скучать по своей бабушке, а ещё больше – по заливным лугам. И вот однажды она увидела сон…
Он Он давно уже хотел уехать, но каждый раз что-то ему мешало. В первый раз это была черная кошка, выбежавшая на дорогу перед ним. Она недолго смотрела на него большими зелеными глазами, потом уселась и начала умываться. Несколько минут Он стоял и смотрел на нее, потом пошел домой. Вернувшись, он взял билет в руки, долго смотрел на него, затем открыл ящик письменного стола и положил билет туда. В ящике уже лежало порядка двадцати билетов в разные города. Он решил, что завтра обязательно поедет. Он вышел на балкон. Солнце уже садилось, но улица все еще медлила остывать. Внизу туда-сюда мотались люди и ездили машины. Он посмотрел на закат. Ярко-оранжевое солнце было окантовано серо-синими облаками. Ему вспомнилась давно забытая картина из детства. Широкое поле, он, отец и этот закат. Последний месяц он стал слишком часто вспоминать детство. Беззаботное, безоблачное, где были только он и его отец, папа. А потом он просто остался один. Один среди этой дурацкой толпы, где нельзя, невозможно быть другим. Он ушел с балкона… Он не помнил как попал на улицу. Ему некуда было идти. Поэтому он повернул на право и пошел. Он пошел к хорошим людям, как он их называл. На самом деле они были никакими: ни хорошими, ни плохими. Это яркие представители серой массы людей его города. Они были никем. Когда взошла луна, он уже спал. Ему снились радужные сны, картинки из детства, они сменяли одна другую и в конце концов закружились и слились в одну: он, отец, закат. Ночью он подскочил от сильной тупой боли в груди. Ему хотелось плакать, но он понимал, что это не выход. Он искал одеяло, на кровати его не было; он опустил руку на пол – оно было там. Однако поднять одеяло с кровати было непростой задачей – под ним уже кто-то спал. Он удивился и принялся тормошить спящего, но существо только мычало. Ему ничего больше не оставалось, как заснуть.
Утром он проснулся от дикого грохота на кухне. Одеяло было на нем, ему было даже жарко. Он ногами сбросил одеяло и встал. На кухне уже орудовало существо со здоровенными крыльями в белой длинной рубахе. Ангел заговорил первым. - Доброе утро! А я жду не дождусь, когда же ты встанешь. Я завтрак успел приготовить, садись ешь. - …А ты кто? - Я?! Я – Ангел, а что, трудно догадаться? Да ты не волнуйся, как только ты уедешь, я – домой. И Ангел показал пальцем на потолок. Он посмотрел наверх, но ничего там не увидел. - Да… Только и смог сказать он и сел за стол. Двумя часами позже они уже стояли на улице. Проходящие мимо люди с недоумением смотрели на Ангела. Ему было явно не по себе. Они пошли в сторону вокзала, купили там билет на поезд и сели ждать. За несколько минут до прибытия поезда у Ангела затрещал мобильник и, извинившись, облачившись в дорогой костюм, Ангел взлетел. Никто из ожидающих не обратил на это внимания. Он посмотрел в окно. Моросил теплый летний дождик и все лужи были утыканы стрелами капель, которые каждое мгновение меняли свое положение. Над лужей висел бычок. Он отражался и в луже и в небе. Наш герой поднял глаза в небо и подумал о том, как давно его не называли настоящим именем. Сразу после смерти отца он начал сливаться с серой массой простых заурядных людей.
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Установка аватара
Пользователи
Регистрация
Поиск
Обновленные темы
Начало
- участник сейчас на форуме